Теория Л. Я. разработана на совр. материале. Ему приписываются следующие основные свойства. 1) Омнифункциональность, т. е. применимость во всех социально-коммуникативных сферах. 2) Обязательность для всех членов данного языкового коллектива. 3) Стилистич. дифференцированность, что позволяет ему, сохраняя единство, иметь специальные средства для различных по содержанию сфер употребления. 4) Кодифицированность, т. е. наличие таких норм, которые предписаны на основании авторитетного круга источников и закреплены в грамматиках и словарях. Ист. своеобразие Л. Я. средневековья, в данном случае киевской эпохи, заключается в том, что вм. этих четырех признаков выявляются следующие. 1) Л. Я. не обладает лингвистич. единством, яз. отдельных жанров заметно различается по своим лингвистич. параметрам. Действительно, на Руси такие жанры, как Священное Писание, литургия, гомилетика, агиография и т. п., пользуются церковнослав. яз.; «Русская правда» и акты написаны на рус. деловом яз.; яз. летописи в основном представляет собою смесь церковнослав. и рус. элементов. Таким образом, как целое Л. Я. складывается на функциональной основе из гетерогенных лингвистич. систем, которые не обязательно должны быть автохтонными. 2) Единственным репрезантантом Л. Я. выступает письм. его форма. Обиходная речь не входит в его функциональную сферу, используя местные диалекты. Уст. использование Л. Я. ограничивается рецитацией определенного набора письм. текстов. 3) Вместо обязательности для всех членов об-ва и стилистич. дифференцированности — обусловленность содержанием текста его языковой формы, т. е. грамоты нужно писать по-русски, службы и жития — по-церковнославянски. 4) Кодификация осуществляется только в неявном виде: стабильность норм поддерживается ориентацией на образцы. Ведущими жанрами, воплощающими в себе идеальную норму, являются Писание, литургика. Авторитет текста связан не с его языковым обликом (лингвистич. корректностью), а с его местом в системе соц. коммуникации.
167
Переход от средневекового типа Л. Я. к типу совр. Л. Я. связан с введением книгопечатания, которое нуждается не в образцах, а в кодификации нормы, и с образованием нации, что приводит к слому большинства внутр. перегородок и образованию единого коллектива с тождеств. языковыми навыками.
Сравнение социолингвистич. ситуации Киевской Руси с совр. ей ситуацией в Европе обнаруживает сходства и различия. В Европе место церковнослав. яз. занимала латынь, и большинство только что назв. признаков средневековой социолингвистич. ситуации проявлялось в Европе сходным образом. Однако если Русь осталась при своем автохтонном правовом устройстве («Русская правда»), Европа приняла рим. право, в сфере которого долгое время исключительно господствовала латынь, а местные яз. использовались лишь в весьма малой степени. При очевидных недостатках такого положения с ним были связаны известные достоинства, ибо местные яз., не обладая юридич. функцией, свободнее развивались в сфере худ. слова. Лингвистич. различия между латынью и местными яз. (особенно на севере Европы) были несравненно большими, чем между церковнослав. и рус. деловым яз. И хотя латынь вбирала в себя некоторые местные элементы (прежде всего в лексике), таких сложных лингвистич. смесей, как в рус. летописи, в текстах европ. народов не возникало.
Бесписьм. об-во может находиться на сравнительно высоком уровне культуры и обладать сложной структурой при закрепленности и устойчивости некоторых социально значимых устно-речевых жанров. Нужно предполагать, что в Киевской Руси X в. существовали следующие устойчивые формы яз. 1) Яз. обычного права, который в виде набора афоризмов, речений, формул сохранял действующие правовые нормы. Им пользовались князья, их поверенные при отправлении адм. и суд. полномочий. 2) Яз. междунар. и междукняж. официальных сношений (посольские речи). 3) Яз. религ. культа. О его влиятельности говорит тот факт, что часть языч. религ. терминологии была усвоена христианством во всех слав. землях (слова «Бог», «рай», «черт», «грех»). 4) Яз. уст. худ. словесности. Все эти речевые жанры должны были оставаться более стабильными, чем обиходная речь, и сохранять в себе, таким образом, известное количество архаизмов, чуждых и малопонятных обиходному употреблению.
Письмо и грамотность могли иметь определенное распространение на Руси в X в., в какой-то мере они нужны для ведения торг. операций, могут использоваться в магич. функциях. Однако ни одна из перечисл. сфер с устойчивыми языковыми формами в письме не нуждалась. С принятием христианства впервые появилась такая коммуникативная сфера, которая не может существовать без письма, ибо христ. вероучение и богослужение отправляются по книгам.
Богатая христ. письменность пришла на Русь в готовом виде из Болгарии, в меньшем количестве из Чехии. Потребности церк. богослужения в восточнослав. землях обеспечивались рукописным копированием южно- и западнослав. оригиналов, напис. на церковнослав. (староболг., старослав.) яз. В ходе переписки на Руси орфографич. норма южнослав. текстов больше или меньше нарушалась, ибо фонетика живой восточнослав. речи находилась в разногласии с орфографич. нормами, сложившимися на базе южнослав. фонетики. Нарушения были хаотичны и бессистемны, и это не был еще Л. Я. вост. славян.
168
Только с появлением собств. восточнослав. текстов, оригинальных и переводных, орфографич. пестрота уступает место относительной упорядоченности, в которой, напр., на месте южнослав. жд всегда выступает ж, за юсом малым закрепляется обозначение гласного а после мягких согласных, редуцированные предшествуют плавным (пълкъ) и т. д. При отсутствии кодекса, т. е. прямых предписаний и правил, орфография может приобрести устойчивость и однозначность только через опору на звуковую систему живой речи. Новые орфографич. нормы при переписке охватили и южнослав. тексты, прежде всего самые распростр. и связ. с практикой богослужения Евангелие и Псалтирь. Уже в XII в. все восточнослав. рукописи независимо от происхождения заключенного в них текста пишутся по одной орфографич. норме.
В своих лингвистич. формах собственно восточнослав. тексты ориентировались на южнослав. образцы. Этим обстоятельством было обусловлено подавляющее преобладание таких южнослав. фонетич. явлений, как неполногласие или причастия с суф. -щ-, широкое распространение лексики, пришедшей в составе текстов со слав. юга (в частности, вся христ. терминология греч., лат., нем. происхождения, кальки по греч. моделям, даже строевые элементы: аще, бъшию, въину, таче и т. д.). Короче говоря, эти тексты были написаны по-церковнославянски.
Так церковнослав. яз., возникший на слав. юге и в определенной степени чуждый восточнослав. языковым нормам, стал не только священным (т. е. яз. церкви и богослужения), но и Л. Я. у вост. славян. Это ист. развитие было обусловлено принятием громадного корпуса христ. текстов, возникших на слав. юге.
Но в лингвистич. строе восточнослав. по происхождению текстов заметны и местные черты. В грамматике это прежде всего хорошо известные различия в наборе флексий: род. пад. ед. ч. овьця (болг.) и овьцѣ (рус.), твор. пад. ед. ч. градомъ и градъмъ, наст. вр. водитъ и водить, продленный имперфект сыпляхуть и др. Восточнослав. грамматич. формы могли иногда внедряться при переписке в южнослав. по происхождению тексты.
Этого почти не случалось с лексикой, при простом копировании количество лексич. замен незначительно. Систематич. обновление словаря производится при редактировании и имеет стилистич. основание. Причины, по которым в оригинальные восточнослав. тексты входили слова, не известные южнослав. образцам, легко понять. Это и неумение подобрать нужное слово южнослав. лексикона, и необходимость обозначить специфич. реалии восточнослав. жизни. Помимо того действуют и более сложные в лингвистич. отношении мотивы. Прежде всего, невозможность во мн. случаях надежно разграничить южнослав. и восточнослав. языковые средства, но наряду с этим и отсутствие строгой установки на изгнание восточнослав. стихии. Поэтому рядом с восточнославянизмами, не имеющими формальных примет своего происхождения (грамота, скалва — весы, тивун, истьць, думьца — советник), находятся слова с рус. полногласием: огород — сад, черес, кошелек, голова, золотой и т. п. Избежать их было бы нетрудно, если бы соответствующее требование было таким непреложным, как в XV в., когда переписчики почти полностью устранили яркие восточнослав. приметы из текстов киевской эпохи.
169
В течение XI—XII вв. вост. славяне освоили все те письм. жанры, которые стали известны им в результате трансплантации на Русь южнослав. и западнослав. письменности. Это гомилетика (слова митрополита Илариона, епископа Кирилла Туровского), литургика (службы Борису и Глебу), агиография (Киево-Печерский патерик, жития Бориса и Глеба), библейские переводы (толкования на Апостол, Евангелие, Песнь песней, Екклесиаст), переводы соч. из обл. священной истории («История Иудейской войны» Иосифа Флавия) и т. д. Во всех этих случаях и жанр, и его языковые приметы задавались соответств. южнослав. образцами. Так, для проповеди образцом служили визант. отцы церкви в южнослав. переводах, для Борисоглебского цикла — агиогр. цикл произведений о св. Вячеславе Чешском и т. п.
Иной оказалась картина, когда вост. славяне по мере распространения письменности вышли за жанровые пределы южнослав. образцов и начали переводить на письмо старые уст. жанры, бытовавшие в дохрист. Руси. В XI в. была записана «Русская правда», основа всего частного и уголовного права вост. славян. В тексте поразительным образом отсутствуют лингвистич. приметы обычного права: синтаксич. параллелизм в построении правовых сентенций, морфологич. рифмовка, аллитерац. стих, что характерно, напр., для варварских правд соседних герм. народов и служит мнемотехнич. целям. Зато достаточно заметное развитие получили в тексте условные предложения с союзными словами (оже — то), что более характерно для кодекса, т. е. письм. законодательства. Позже получил письм. фиксацию и актовый материал. В Мстиславовой грамоте 1130 преобладают церковнослав. формы и визант. образцы, тогда как многочисл. уже грамоты XIII и XIV вв. сохраняют их влияние лишь во вступ. формулах (в инвокации и интитуляции). Все же формуляр разного рода грамот по своему характеру стоит несравненно ближе к речи письм., чем уст. Его устойчивость наводит на мысль о существовании каких-то образцов. Нужно со всею определенностью подчеркнуть, что формы письм. речи отражаются в композиции правовых текстов, в некоторых синтаксич. построениях, но словообразование, лексика, словоупотребление, синтаксис словосочетания восходят непосредственно к дописьм. правовой речи.
Ни языч. тексты, ни уст. худ. произведения дохрист. Руси на письме зафиксированы не были (первые записи фольклора сделаны, как известно, иностранцами в нач. XVII в., затем появились и собств. записи такого рода, тогда как интерес к языч. древности проявился в России лишь в XVIII в.). Вполне новым жанром, не имевшим точных образцов в визант.-христ. письменности, оказалась также летопись.
Характерной особенностью всех перечисл. оригинальных восточнослав. жанров от «Русской правды» до летописи, возникших за рамками жанрового диапазона христ. южнослав. письменности, является их рус. яз. или сложная смесь рус. и церковнослав. пассажей и форм.
Итак, в результате крещения и прихода христ. письменности на Русь из южнослав. земель здесь образовался Л. Я., который отчасти вытеснил старые уст. стабилизованные языковые формы, отчасти поглотил или воспринял их. Этот яз. воплощен в трех группах текстов, которые отличались друг от друга некоторыми лингвистич. параметрами.
1) Южнослав. по происхождению тексты (переводные и оригинальные), напис. на церковнослав. яз. с восточнослав. орфографией.
170
2) Восточнослав. тексты (переводные и оригинальные в жанровом диапазоне первой группы), напис. на церковнослав. яз. с восточнослав. орфографией и примесью восточнослав. языкового элемента в грамматике и лексике.
3) Восточнослав. по происхождению тексты (только оригинальные за пределами жанрового диапазона первой группы), напис. на рус. (деловом) яз. или смеси рус. и церковнослав.
Все тексты первой и второй группы имеют обществ. назначение, поэтому были распространены и дошли до нас в значит. числе списков каждый. В третьей группе богатой рукописной традицией обладает только «Русская правда». Актовый материал известен всегда только в одном списке — в оригинале (с него снималась копия лишь для того, чтобы заменить обветшавший оригинал, который в этом случае подлежал уничтожению). Особое текстологич. положение занимает летопись, каждый список которой — это новый свод, новая ред. (лишь в XVI и XVII вв. появились списки-копии какого-либо летописного оригинала).
В древнерус. языковой обл. XI—XIII вв. выделяется пять крупных диалектных зон: киевская, галицко-волынская, смоленско-полоцкая, новгородская, ростово-суздальская. Лингвистич. различия между ними заключаются в наборе фонетико-орфографич. черт, по которым нередко удается установить место написания рукописи. Между тем надежно выявл. различий в грамматике и лексике неизвестно, так что нет оснований для отнесения восточнослав. по происхождению текстов к той или др. диалектной зоне. Диалектные черты проступают ярче в грамотах. Здесь часть социально-юридич. терминологии может быть локализована как западнорус. или новгородская (для чего, впрочем, необходимо привлечение источников XIV—XV вв.).
Нет оснований полагать, что в этот древнейший период истории Л. Я. существовал авторитетный языковый центр, на который ориентировались бы прочие обл. Руси. Таким центром иногда называют Киев и даже допускают, что в нем сформировалось восточнослав. койне, т. е. интердиалектный обиходный яз. (гипотеза Шахматова). Но для образования койне нужны др. ист. условия, прежде всего высокая степень полит. и эконом. централизации и значит. интенсивность всех социально-эконом. и полит. процессов. Интердиалект служит основой формирования нац. Л. Я. и складывается на пороге нац. эпохи (как это было в Москве в XVI в.). Нет также никаких причин думать, что в XI—XIII вв. большое развитие получило канцелярское делопроизводство и что в этой сфере осуществлялось влияние Киева на др. княж. резиденции.
Единство Л. Я. в эту эпоху поддерживалось двумя факторами: 1) единством письм. образцов (южнослав. текстов) и 2) относительной независимостью письм. яз. от яз. обиходного. Процессы изменений, постоянно происходящие в последнем, в очень малой степени отражаются в яз. текстов. Один и тот же корпус текстов сохраняет свою актуальность и неизменность в течение нескольких веков, а стабильности яз. способствует также и то, что круг лиц, владеющих Л. Я., является крайне узким.
Первую группу текстов нельзя вывести за пределы Л. Я. Древней Руси, как это нередко делается, на том основании, что они явились сюда уже в готовом виде. Против этого говорит то, что, во-первых,
171
эти тексты обслуживали наиболее важные коммуникативные сферы на Руси (вероучение, богослужение и т. п.), а во-вторых, играли роль лингвистич. образцов, а источники нормы, в отличие от механизма порождения кодекса, не могут быть внеположны яз.
Берестяные грамоты и надписи на предметах (эпиграфика, граффити) должны быть исключены из источников Л. Я. по функциональному основанию. Эти тексты обиходного (бытового) назначения, а Л. Я. средневековья не использовался для этой цели. Как показал А. А. Зализняк (см.: Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте. М., 1986), для берестяных грамот характерна даже особая орфографич. система.
Постороннему наблюдателю структура Л. Я. Древней Руси может представляться как письм. двуязычие (билингвизм). Но изнутри такое распределение коммуникативных функций по разным лингвистич. системам воспринимается как сложное единство на функциональной основе.
Более четкое функциональное назначение рус. делового яз. для целей практич. законодательства и экономики рядом с широким и размытым на границах диапазоном яз. церковнослав. скоро привело к тому, что церковнослав. яз. стал выступать как универсальное лингвистич. средство. Именно поэтому разрозненные остатки языч. терминологии были включены в состав церковнослав. яз., а языч. предание о сотворении человека написано в летописи под 1071, во всяком случае по намерениям автора, на церковнослав. яз. Этим обстоятельством порождено распростр. представление, что церковнослав. яз. являлся единств. формой Л. Я. в Древней Руси.
В силу своего утилитарного назначения церк. письменность не знает худ. жанров, хотя мн. ее жанрам элемент худ. выразительности присущ в высокой степени (гимнография, гомилетика), и очень мало найдется текстов, совершенно лишенных эстетич. начала. Кроме обычных в таких случаях поэтич. и версификац. приемов в христ. лит-ре широкое развитие получила поэтика цитаты и аллюзии (этикетный стиль). В основе ее лежит постоянно возникающая необходимость обращения к Священному Писанию.
Судя по фольклору ист. эпохи, уст. худ. творчеству дохрист. Руси не могли быть чужды и худ. беллетристич. жанры или произведения. Им, однако, не нашлось места в новой системе жанров, на письмо они положены не были, их яз. в своем цельном виде не получил новой функциональной нагрузки. Возникло религиозно-идеологич. и стилистич. противостояние письм. и уст. словесности. В тех случаях, когда последняя удостоивалась письм. фиксации, избирались формы далекие от дипломатич. точности (как это было с «Русской правдой»).
Уст. словесность продолжала свое существование и в эпоху христианства, влияние ее на письменность осуществлялось в словесно-эстетич. формах. Большая часть худ. элементов в синтаксисе, значит. часть метафорики совпадают в фольклоре и в книжной поэтике, поскольку имеют общий исток в экспрессии диалогич. речи. К тому же в худ. организации Псалтири и некоторых др. библейских текстов отражены типологически сходные черты поэтики ближневост. фольклора. Своеобразная и неповторимая часть восточнослав. уст. худ. творчества заключалась прежде всего в яз., поэтому его воздействие на церковнослав., по намерениям авторов, тексты выражалось скоплением
172
восточнослав. элемента в эмоционально насыщ. пассажах или же просто его систематич. применением там, где по требованиям нормы его нетрудно было бы избежать.
В ряде текстов, отразивших в себе приемы устно-лит. эстетики, кроме С. находятся «Слово о погибели Русской земли», «Слово Даниила Заточника», многие пассажи в переводах «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Девгениева деяния», «Повести об Акире Премудром», в библейских апокрифах, переведенных с евр. оригиналов (Исход Моисея, Соломон и Китоврас, Суды Соломона), и даже в толкованиях на библейские книги — Апостол и Песнь песней.
Таким образом, при всем своем своеобразии С. является типичным представителем худ.-эстетич. тенденций, господствовавших в Л. Я. средневековья. Оно относится к третьей группе письм. текстов на Руси: являясь оригинальным в жанровом и содержат. отношении произведением, оно написано на яз., представляющем собою смесь церковнослав. и рус. форм, книжной и фольклорной языковой стилистики.
Лит.: Соболевский А. И. История русского литературного языка. Л., 1980 (лекционный курс 1889 г.); Виноградов В. В. Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка // Избр. труды: История рус. лит. яз. М., 1978. С. 65—151; Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967; Мещерский Н. А. История русского литературного языка. Л., 1980; Алексеев А. А. Пути стабилизации нормы в русском языке XI—XVI вв. // ВЯ. 1987. № 2. С. 34—46; Толстой Н. И. История и структура славянских литературных языков. М., 1988 (работы 1961—1988 гг.).
А. А. Алексеев
Смотреть больше слов в «Энциклопедии "Слова о полку Игореве"»